«Наука в Сибири»
№ 30-31 (2915-2916)
8 августа 2013 г.
ИСПОВЕДЬ
ПУТЕШЕСТВЕННИКА ВО ВРЕМЕНИ
 |
Для известного в стране и зарубежье историка-востоковеда, историографа, археолога и палеоастронома Виталия Епифановича Ларичева минувший год 2012-й стал четырежды юбилейным:
главный рубеж — 80-летие;
но и, помимо того, 50 лет непрерывной работы в Сибирском отделении АН СССР и СО РАН, сначала в Институте истории, филологии и философии, а затем в Институте археологии и этнографии;
40 лет творческого труда в статусе доктора исторических наук;
50-летие выхода в свет первой (из множества последующих) статьи в газете «За науку в Сибири» «Дорогами землепроходцев» (очерк о начале исследований сибирских археологов в зоне затопления Зейской ГЭС). Выходит, В. Е. Ларичев — старейший среди археологов автор нашей газеты и, понятно, редакция никак не могла обойти вниманием столь примечательный факт.
 |
| 70-е годы, на заседании совета по защитам диссертаций ИИФФ: справа — Р.С. Васильевский (председатель), слева — В.Е. Ларичев (секретарь). |
 |
| 2013 г., интервью редактору «НВС». |
Наступил 2013 год, и опять череда юбилеев:
60-й, без перерыва ни на год полевой экспедиционный сезон (первый, 1953 года, студенческий, третьего курса Восточного факультета Ленинградского университета (кафедра «История Дальнего Востока») — вёл раскопки в зоне затопления Иркутской ГЭС, а затем, в тот же год, на Дальнем Востоке, в Приамурье и Приморье;
45 лет назад вышла в свет научно-популярная книга, посвящённая путешествиям по степям и пустыням Центральной Азии;
грядет юбилей 60-летия выхода в свет первых научных статей (из сотен в последующем).
На днях случайно встретил его в коридоре издательства. Наскоро перебросились репликами:
— Публикуете очередную книгу? Какая по счёту?
Досадливо машет рукой:
— Суеверен, не считаю. Теперь заботы иные, чем прежде. Как бы это, следуя моде, правильнее сказать, — «либеральные», что ли? Или, лучше, пожалуй, «демократические». Нужны деньги на редактирование рукописи и печатание. По этому случаю спешу на деликатные переговоры с издательством.
— В поле едете? А интервью можно? Экспедиция, слышал, предстоит не рядовая, а юбилейная, шестидесятая. Как-никак, завершаете «Звериный временной круг» восточных мудрецов...
Истоки
— Как зарождается у человека интерес к археологии? Про себя могу сказать точно — мальчишкой после
— У меня, как теперь любят говорить юные, происходило круче, и не прямо, а наоборот — криво и весьма окольно. Определял жизненный путь в последние два года до получения «аттестата зрелости». Перебирал варианты, примеривал к ним желания и критически оценивал свои способности, чтобы мечты не остались пустыми грёзами.
Теперь осознаю — детские фантазии были обречённо несбыточными. А виноваты пристрастия, порождённые книгами. В школьные годы читал запоем всё, что находил в семейной, школьной, хуторской и станичной библиотеках. Я родом из донских земель, а там всегда любили и ценили знания. Это он, вольнолюбивый край, изуродованный до неузнаваемости и, опасаюсь, сломленный навсегда кровавым экспериментом, породил великого Шолохова, станица которого, Вёшенская, находится в нескольких десятках километров от станицы Глазуновской, моего родового гнезда, где я завершал учёбу в последние три года. На хуторе Карагичев, где жил до того, была семилетка, вот и пришлось вернуться на прародину семейного клана, в долину реки Медведицы, где на противоположном берегу, в станице Зимовейской, бывали, согласно преданиям, знаменитые крестьянские бунтари — Емельян Пугачёв и Степан Разин.
Сама Глазуновская была знаменита на Дону тем, что в ней родился и проживал предтеча Шолохова на писательской ниве — мастер короткого рассказа и первых казачьих повестей, видный политический деятель Государственной Думы Российской империи Михаил Дмитриевич Крюков. Он защищал в ней интересы Усть—Медведицкого округа Донского края. В его дом привело меня известие о «несметном» собрании книг в библиотеке писателя, о котором я почти ничего не знал даже 20 лет назад. Он воевал в рядах белого казачества, почему имя его было в станице табу, книги не издавались, а вспоминают о нём теперь в основном лишь в связи с шизофренической «придумкой» недоброжелателей русской литературы и завистников по части чужой славы. Они доселе рыскают по строчкам «Тихого Дона» в поисках доказательств плагиата Шолохова у соседа по станице Крюкова. Не понимают — такое не принято и невозможно у глубоко совестливых в чести донцов!
Любовь к чтению у меня, видимо, генетически заложенная черта, ибо никогда и никем не принуждался к чтению насильственно. Согласно семейным преданиям, мой дед по матери, Степан Емельянович Мельников, был юморист, хитроумный выдумщик, изобретатель всяческих неожиданных прилад по домашнему хозяйству и страстный любитель чтения. Он частенько будоражил семейство глубокой зимней ночью, несдержанно шумно выражая впечатления от прочитанного с теплой русской печи, где устраивался спать с керосиновой лампой и зеркалом, усиливающим тусклый свет. Бабушка, говорят, ворчала: «Да что уж ты там такое вычитал, чтобы так хохотать! Покоя от тебя нет ни днем, ни ночью...» Матушка моя, Анна Степановна, не владела грамотой до середины 30-х годов, но успешно освоила её, усердно посещая ликбез. Первые книги прочитаны мне ею. Я до сих пор помню их, люблю и готов при случае, для воспоминания о детских годах, перечитывать — «Рассказы о животных» Сетон-Томпсона, «Сказки дядюшки Римуса» (очаровательные, полные тонкого юмора повествования о братьях меньших) и суровый роман из жизни шахтеров Франции «Жерминаль» Эмиля Золя.
У деда со стороны отца, Кирилла Семёновича, было три сына. Старший, мой отец Епифан Кириллович, взял на себя землепашное бремя содействия получения высшего образования младшими братьями — Владимиром и Прокопием. Из них первый был тем, кто формировал общесемейную библиотеку. Она концентрировалась у брата старшего. Книги её стали для меня первым наставляющим на жизнь началом, прежде всего, полагаю, духовно-нравственным, дополняющим и подправляющим «домостроевские» установки донского казачества. Всё это я назвал бы стихийным, искренним, по чистой любви, самообразованием. Склонность к нему стала постоянной, часто вынужденной, ибо, по счастью, пришлось несколько раз менять направление научной деятельности, сходить с пути для археолога понятного и ступать на опасные тропы точных наук, на которых неопытного по этой части гуманитария подстерегали всяческие коварности недопонимания.
Но вернусь к воспоминаниям о книгах, базовой ценности и самого сильного фактора развития ума и обретения знаний. Помню тяжеловесный том собрания сочинений Пушкина, изданный в 1937 г. к юбилею гибели поэта, и многостраничный фолиант литературных трудов русских писателей-прозаиков, поэтов-драматургов и публицистов, конца XVIII — начала XIX веков. На страницах последнего я прочитывал в школьные лета торжественные оды Ломоносова, Державина и непомерно громоздкие вирши Тредиаковского, стихотворные эпические драмы по мотивам русской истории Сумарокова, назидательного «Недоросля» Фонвизина, стихи и переводы Жуковского и Гнедича, прозу раннего Карамзина (меня трогала душещипательно-сентиментальная и романтическая «Бедная Лиза» и захватывал детективно интригующий «Остров Борнхольм») и даже, помимо басен (думаю, из-за отсутствия на то время в деревне иного чтива), малопонятные выпуски «Почты духов» Крылова.
С особым интересом знакомился с путешествиями в разные уголки Земли. Читал и перечитывал о странствиях Одиссея Гомера, просветительские книжки о плаваниях в неведомые страны Афанасия Никитина и Васко да Гама, об экспедициях Пржевальского и Миклухо-Маклая, беллетризованные записки кого-то из польских писателей «В девственных лесах Амазонки», рассказы о мореплавателях во льды Арктики и Антарктики. Досадовал при чтении фатальных неудач экспедиций Седова, радовался чудесам везения дрейфа странной конструкции корабля «Святой Фока» Нансена. А трагедия похода на Южный полюс Скотта не дает покоя до сих пор несправедливостью судьбы самоотверженного странника.
Всё это сказано, чтобы перейти к разговору об окольных путях жизни и грёзах молодого человека с Дона. Возникла мечта побывать в иных странах, о которых читал. Но как исполнить желанное? В голову пришла наивная для крестьянского сына идея — надо стать дипломатом, что и должно открыть прямой путь в любую, по желанию, страну. Поэтому первый письменный запрос был послан не куда-нибудь, а понимаю теперь, в небесно недоступное для провинциалов учебное заведение — в приёмную комиссию Института международных отношений. Полагаю, что там немало подивились и повеселились, прочитав запрос из колхозно-совхозного края юга России. Однако ж в школу станицы Глазуновской почта исправно доставила увесистый пакет с документами, поясняющими, что ожидает меня. Пришлось навсегда расстаться с первой из детских грёз — меня не прельстила перспектива с головой погрузиться в изучение иностранных языков, до коих я, признаться, не был особо охоч.
— А что давала колхозная школа послевоенных времён?
— Школа станицы Глазуновской помогала личностному становлению детей всеми возможными силами и средствами. Тому способствовал превосходный коллектив учителей, сформированный из беженцев оккупированных немцами республик и областей. Они старались раскрыть творческие способности учеников не только в плановые учебные, но и во внеклассные часы, а также по воскресным дням, уделяя особое внимание художественной самодеятельности. В школе часто устраивали для жителей станицы литературно-театральные вечера с чтением стихов и постановками костюмированных сцен по мотивам коротких рассказов и пьес русских писателей. Сами учителя, подавая пример, исполняли, помню, сцены из «Женитьбы» Гоголя. Мне до сих пор кажется, что роль Подколесина лучше, чем кто-либо из актеров столичных театров, сыграл мой всегда немногословный, медлительный, увалистого склада учитель труда. Я умирал от смеха, наблюдая как уморительно, сибаритски возлежа на диване, уклонялся от решительного шага обретения невесты закоренелый холостяк.
Особо я благодарен Лидии Сергеевне Китициной, словеснику из Подмосковья, кстати, жене известного археолога В.И. Смирнова, репрессированного, как и мой «заговорщик» — дед по отцу, в окаянные 30-е. Она сдержанно похваливала меня за сочинения и сносно грамотный русский, но поругивала порой за незнание грамматических правил (не любил зубрить каноны, а писал, интуитивно чувствуя текст, слово и гармонию родной речи, за чем скрывалась польза неутихающей страсти чтения). Когда через много-много лет она случайно ознакомилась с одним из творений моего просветительского в популяризации науки пера, то я получил от неё письмо с вопросом: «А не тот ли вы Ларичев, кого я учила литературе в станице Глазуновской?»
Второй учитель, предтеча моих юношеских увлечений — учитель физики и астрономии Петр Леонтьевич Соляник. Он приобрел, когда я учился в 10-м классе, телескоп Максутова, и до сих пор помню в деталях тот вечер полнолуния, когда впервые довелось взглянуть на ночное светило и какую-то из планет (кажется, на Юпитер и его спутники). Решение созрело немедленно — если уж не суждено стать дипломатом, то буду астрономом. Они ведь, наблюдая полные затмения Солнца, путешествуют по всему миру. А мне, помимо Неба и светил, то и надо. Поэтому опять послал запрос в столицу, на сей раз в МГУ, на факультет, который готовит специалистов по астрономии. Ответ снова поверг меня в уныние — надо в совершенстве владеть точными науками, а с ними у меня проблемы, ибо гуманитарий я до мозга костей.
Эти слова и произнес дядя Владимир Кириллович на семейном совете, где было решено положить конец моим странным для деревни метаниям. По специальности талантливый историк-педагог, он убедил фантазёра, что история для меня подходит более всего. Если так, то лучшее место для получения образования — Ленинградский университет, где преподают высшего класса специалисты, представители ленинградской школы историков, известной масштабностью исследований и мастерством передачи знаний. Это мнение и стало решением родичей, за чем последовал третий запрос, третий ответ и мое первое путешествие через всю страну с юга на север, с Дона — в северную столицу государства, в Ленинград.
Мои университеты
— Значит, все детские грезы пришлось навсегда оставить?
— А вот, представьте себе, совсем и нет! Они, к удивлению моему, позже возродились, чудесным образом преобразились, стали явью и в обыденностях жизни и, главное — в науке. Далее последовали причудливые зигзаги капризной и переменчивой в дарении благостей и невзгод Судьбы. Она, видимо, незримо управляет человеком, чуть подправляет в критические моменты жизненный путь, ориентируя своего подопечного в должном направлении. Быть может, даже для решения некоей научной задачи, назревшей к тому моменту и предназначенной лично для тебя?
— Да полно вам, Виталий Епифанович! Это уже попахивает фатализмом и, простите меня, запредельной мистикой.
— Что поделать, наверное, бремя лет начинает сказываться... Однако ж, судите сами: документы абитуриента вне его воли и желания оказываются в приёмной комиссии Восточного факультета ЛГУ, а секретарь её усиленно убеждает учиться на кафедре «История Дальнего Востока» в группе «История Китая». Он завлекательно рисовал перспективы — провозглашена Китайская Народная Республика, Родине нужны специалисты по всем отраслям знаний для налаживания сотрудничества с дружественным государством. Программа обучения сходна с программой Исторического факультета и, более того, значительно превосходит её, поскольку мне будут прочитаны специальные курсы по истории и культурам стран Восточной и Южной Азии, а также Ближнего Востока. В перспективе, по окончании учёбы, возможна работа в Китае, быть может, даже в посольстве!
— Кажется, ты об этом мечтал? — усилил соблазны Владимир Кириллович, который присутствовал при разговоре, и у меня не нашлось резона возражать.
— Но вы, однако, археолог, а не дипломат. Отчего же судьба не свершила желанный «дар», а заманчивая мечта так и осталась в области грёз?
— Жизненный путь подправила на сей раз вовсе не мудрая Судьба, а силы, куда более могущественные — сам товарищ Мао Цзедун, а вместе с ним и родное Министерство образования. Оно тогда, как и ныне, мыслило традиционно — шиворот-навыворот. Вождь великого государства после смерти товарища Сталина стал претендовать на роль всемирного лидера коммунистического движения и развернул затяжную идеологическую перепалку с вождями СССР, а новый «правящий дом» «Чжунго», «Срединного государства», возмутился, что её, «Поднебесную», евразийский сосед вознамерился изучать как некую «колониальную страну», для чего и принялся готовить специалистов по всем отраслям знаний. Эта сущая нелепица, которая, однако, возымела сильное воздействие на чиновничество (Министерство образования предложило «ненужным» китаеведам продолжить обучение на любых иных факультетах ЛГУ) , окончательно предопределила крах моих юношеских грёз о дипломатическом поприще, но, как ни странно, возродила в последующем мечту путешествовать по всему белу свету и, что самое неожиданное, специализироваться в астрономии.
— Вы перешли на исторический факультет, куда и хотели поступить вначале?
— Нет, случилось иначе. Группу «История Китая» в составе
— Вы представляете его сибирскую ветвь в Институте археологии и этнографии СО РАН. А куда восходят её истоки? Есть ли в результатах исследований представителей новосибирской школы, в том числе ваших лично, то, что коллеги ценят в особенности, склонны воспринимать уважительно и с высоким профессиональным интересом?
— Истоки восходят к тем же годам позорного китаеведческого «погрома» Восточного факультета. Тогда «группе 18-ти» предстояло пройти архивную и археологическую практику. Нам была предоставлена возможность выбрать любой район страны, какой только пожелаем, а поскольку был избран предельно дальний — Приморье, Владивосток (очень хотелось путешествовать, ознакомиться со всей страной сразу — от крайнего запада до крайнего востока), то руководители факультета посоветовали обратиться в Институт истории материальной культуры к Алексею Павловичу Окладникову, который вел тогда исследования в Прибайкалье, Забайкалье и на Дальнем Востоке, в пограничье России с Кореей, Китаем и Японией.
Будущий директор Института истории, филологии и философии СО АН СССР встретил посланцев ЛГУ с неожиданным для нас интересом и вниманием:
— Китаеведы? Историки? А иероглифы в самом деле умеете читать? Так вы-то как раз и нужны мне! Институт развертывает масштабные раскопки в Приамурье и Приморье. Нам же необходимо знать детально о результатах исследований китайских археологов в пограничных с нашей страной районах — в Маньчжурии, Внутренней Монголии, а также на западе — в Синьцзяне, соседней с республиками Средней Азии провинции. Так что приглашаю к деловому сотрудничеству...
Наука «форматная»
и «неформатная»
— Этот эпизод и определил через несколько лет начало становления в Сибири и на Дальнем Востоке историко-археологических центров востоковедения во главе с выпускниками «группы
Сектор истории и археологии стран зарубежного Востока и Комиссия по востоковедению Сибирского отделения стали организационным ядром востоковедных исследований на всей территории Зауралья. Тематика исследований сектора охватывала огромный хронологический период — от истории Советов в Китае и создания компартии в 20-е годы прошлого века до древнекаменного века всего восточноазиатского региона — Китая, Монголии, Кореи и Японии. На мою долю выпало последнее, а дополнительно — история народов Приамурья и Приморья в эпоху первобытности и средневековья по материалам летописных хроник Китая и археологических изысканий.
Результатом почти 40-летней работы сектора стали выход в свет 40 томов серийного издания «История и культура Востока Азии», в их числе публикация подлинных историко-культурных жемчужин, первоисточников по истории кочевых государств степного, пустынного и горно-таежного пограничья Северного Китая, юга Сибири и русского Дальнего Востока — летописных хроник «Железной», «Золотой» и «Небесной» империй, соответственно, — киданей, чжурчженей и монголов, веками противоборствующих с «Поднебесной». Осенью этого года выйдет в свет хроника начальной поры становления маньчжурской династии Цин, наследницы «Золотой империи» чжурчженей.
— Я понимаю это так — вам удалось утолить жажду путешествовать по миру, но посредством мысленно воображаемого странствия по историко-культурным эпохам событий на просторах Срединной и Восточной Азии?
— Удалось, но не только воображаемо, но и вполне реально, пространственно, в странствиях. В течение полутора десятков лет мне посчастливилось участвовать в экспедиционных исследованиях на территории Монгольской Народной Республики и неоднократно пересечь в маршрутах территорию её с севера на юг и с востока на запад. Я по долгу научной службы побывал в Северной Корее и в США, совершив при том почти полное кругосветное путешествие. Участвовал в работе Всемирного конгресса археологов в Ницце, вел в течение многих лет раскопки на юге Средней Азии, в Прибайкалье, Забайкалье, в Приамурье и Приморье, а также на юге Западной Сибири. Так что в этом отношении грех жаловаться. Мечта осуществилась вполне достойно и без обретения заманчивого статуса дипломата, как грезилось по деревенской наивности 60 лет назад.
— Какие из сделанных за это время открытий представляются вам в особенности дорогими лично для себя и воспринимаются значимыми для сибирской археологической науки специалистами?
— Дорого и значимо, видимо, из-за непривычной по силе остроты ощущения, конечно же первое — когда удалось решить загадку восстановления имени выдающегося полководца «Золотой империи», кому был поставлен грандиозный погребальный памятник вблизи современного города Уссурийска (стела с иероглифическим текстом жизнеописания оказалась уничтоженной в древности). Головоломная разгадка потребовала кропотливых разысканий в летописях, посвящённых истории чжурчженей, и детективных поисков в архивах Владивостока, Хабаровска и Ленинграда документов тех, кто изучал безымянный памятник до меня. В ходе последних удалось, помимо прочего, обнаружить «потерянные» дневники выдающегося востоковеда XIX в. Палладия Кафарова, руководителя Пекинской православной духовной миссии, который осуществил первую археолого-этнографическую экспедицию в Южно-Уссурийский край, только что вошедший в состав России, осматривал величественный погребальный холм знатного средневекового воина и раздумывал над тем, что несказанно волновало и меня в студенческие годы через 80 лет после того.
Древнекаменный век — фундаментально важная для меня тема во всей полувековой научной деятельности. Аспекты её были разными на протяжении нескольких десятилетий, а сущностные акценты неоднократно менялись и зависели от превратностей жизненных обстоятельств. «Звёздный час», правда, шумно скандальный, связанный с открытиями в этой сфере, пришелся на конец
Возбудившая негодование авторитетов хронология памятника, а в особенности — нетривиальная интерпретация образов древнейшего в Азии искусства дорого стоили мне. Раскопки Малой Сыи были насильственно прерваны, памятник и материалы его скомпрометированы, и у меня нет никакого желания вдаваться в детали научной драмы хотя бы потому, что теперь такого же возраста стоянки стали известны в других регионах Сибири, а при раскопках их тоже удалось обнаружить предметы искусства. Нет желания еще и потому, что, как историограф палеолита знаю, с какой иезуитски изворотливой неприязнью воспринимало научное сообщество XIX и начала XX веков каждый новый шаг в «дико-варварское» прошлое человечества, которое вовсе не было таким уж диким. Героям и жертвам отошедших в прошлое научных трагедий я посвятил несколько книг, но теперь хотелось бы переписать их поучительные биографии заново, сделав повествования прочувствованнее, с учётом личного горестного опыта.
Из других, особо приятных для себя достижений, я бы упомянул открытие в Хакасии скального храма раннего железного века с многофигурными картинами героического эпоса. Они удревнили это выдающееся культурное явление, свидетельство начала формирования ранней государственности у народов юга Сибири, почти на тысячу лет (II век до н.э., а не VII — VIII н.э., как считалось ранее).
Но по настоящему судьбоносным считаю редкостную удачу раскопок Ачинской стоянки в начале
— Догадываюсь по словам «неформатная и звездная археология», что это открытие возродило мечту заняться астрономией?
— Правильно, а с нею началось формирование коллектива единомышленников из астрономов, математиков, геометров и геодезистов. Теперь совместными усилиями решаем в поле, где обнаружили астрономические обсерватории и астросвятилища, сложнейшую проблему становления протонаук в культурах Северной, Центральной и Средней Азии.
— Да, очевидно, такой неординарности, сложности и «неформатности» исследования первобытности, конечно же, требуют привлечения высочайшей квалификации специалистов как в гуманитариных, так и точных науках, то есть работы на стыке разных категорий знаний, где обычно и случаются открытия. Но как вам в этой связи либеральные реформации отечественных науки и школы?
— Первые «люди разумные» Сибири — охотники на мамонтов — осознавали необходимость бережного сохранения жречества, клана интеллектуалов, мозгового центра культуры. Они, судя по множеству выявленных фактов, старательно поддерживали эту традицию десятки тысячелетий, не считаясь ни с какими трудностями и затратами скудного «бюджета» ледниковой эпохи. Однако господа Фурсенко, Ливанов, Голодец и деятели гайдаровской Высшей школы экономики, видимо, не понимают значимости академий. Потому считаю бессмысленной затеей увещевать циничных могильщиков разума. А на ваш вопрос отвечу краткой стихотворной репликой Андрея Дементьева, поясняющей печальную реальность современного бытия страны:
Я пришёл из минувшей эпохи.
И прогнозам моим вопреки
В этом веке по-прежнему плохи
И дороги, и дураки...
Беседовал Ю. Плотников, «НВС»
фото В. Новикова
стр. 10-11